артисты поют, сводя в большинстве своем к тому же плотскому желанию.
Врач поглядел из-под крыла. Накатывающий ливень затянул серым горы. Вскипели потоки на дороге, черный асфальт превратился в белопенную реку. Стена дождя надвигалась медленно, неспешно, давая жалким людишкам прочувствовать собственное ничтожество перед жизнью планеты.
— Корнет. А к чему это все? Кино это. Разговоры наши. Куча слов.
— Так ведь Крым, Донбасс, майдан, Одесса тоже всего лишь слова… И совсем уж потом, аж в пятнадцатом году, Второй Удар. Слова — в кино там, или на бумаге — формируют общественное мнение. Как мы русалок сейчас нарисуем, так их наши дети и воспримут.
Корнет помолчал и прибавил без прежнего запала:
— Поговорить мне особо не с кем. А тебя хотел отвлечь от мыслей тяжких.
— Вместо этого загрузил еще больше.
Корнет с размаху пнул зеленый ящик-стол, и тот выехал из-под крыла в капли начинающегося дождя.
— Я проклят! Я не могу не думать! Док. Мы опять залезли в жопу. Мы увидели красивые личики, гладкие ножки — и на этом, прости за метафору, кончили. Надо идти дальше — а куда? А нахрена? И тут неплохо кормят… Но не идти нельзя, жопой чую! Помнишь, у Бродского: «Поэт… там начинает, где его предшественник кончил».
— Это же не в рифму?
— У него, кроме стихов, еще пьеса есть. «Мрамор».
* * *
— Читал я «Мрамор», — Ермолов перекинул широкие листы фотоальбома. Со страниц улыбались красивые люди. Глянцевые небеса. Блестящие автомобили. Посол отодвинул издание.
— И чем же похождения Тиберия вас так растревожили, что вы примчались ко мне сквозь ливень?
— Есть от чего тревожиться, — возразил мокрый насквозь доктор, выжимая волосы в широкую кадку с пальмой. — Мы этих девчонок используем для грызни со штатами. Они же ничего толком не понимают! Мне не нравится этот сквозной трах. Но даже он, получается, лучше — чем играть их втемную.
Посол дружелюбно улыбнулся:
— По порядку. Любовные игры — это мода среди русалок на вас, людей. Скоро пройдет, как всякая мода. Делаем политику с русалками мы с полного их согласия, после тщательных обсуждений, штабных игр. Не будем делать политику мы, будут штаты. А не бороться за мир — желательно, весь! — мы не можем. Ты хочешь правду? Вот правда: любое государство имеет свои интересы. Нравится это или нет, стоит крови или нет, наше назначение их отстаивать. Ты работал на шахтах Воркуты. Представь, как это было бы без государства…
Вот зря Ермолов это сказал!
Середина зимы восьмого года. Середина ночи, любимый романтическими придурками «час быка». Провонявшая потом дежурка; слабый толчок в ноги. Опытный начальник смены резко скучнеет. Где? Где? Звоните, с телефонов не слазить! Где, сука ж его мать! Где?!
Третий горизонт, четвертый добычный участок! Глубина девятьсот. У нас горит! Есть пострадавшие! Доктора!
И так страшно входить в клеть! Как чувствовал: на середине полета гулкий удар, уже хорошо слышный в основном стволе… Телефон трещит. Взрыв метана. С верхних горизонтов люди уходят. Восемь с конвейерного. Четыре гроза. Пять электриков. Еще пять. Двадцать два. Сколько было всего?
Сорок девять. Первый и четвертый участки не вышли. Связи нет. Ну, понятно. Пошли.
На нижних горизонтах дым. Пласт пошел. Пошел, сука. Здесь не пролезем. Пошли кругом. Сколько? Херня, километров десять. Эй, а дышать из жопы товарища? У нас патронов для регенератора не хватит! Значит, живо чакры отрастил, и дыши через лотос. Там тридцать человек на смене… Здесь не пролезем. Здесь тоже… О, вот здесь. Кабель кончился? Беги, сообщи наверх. Наконец, обошли завал. Инта прислала помощь? Что, как это двое суток прошло, ты ох*ел? Только что спустились!
Нашли четверых человек. Уже холодные. Пласт горит. Дым. Видимость ноль. Доктор держался за плечо переднего; в какой-то момент потерял его, пошарил рукой в черном дыму, нащупал. Потянул. Сука. Пятый. Холодный тоже. А вот и передний остановился: цепь разорвана, дальше не идем. Как ты его увидел, доктор? Да ты шандец везучий, семье хотя бы тело поднимем.
Пожар. В дыму видимость ноль. Поиски наощупь результатов не дают. Двадцать пятое число. Траур уже три дня. Спускались вообще восемнадцатого. Наверх. Наверх. Тушить будут. Вода пойдет. Семнадцать человек не нашли. Простите. Не прощайте. Двести сорок тонн в час. Вода пошла!
И долго еще доктору снилось, как подступает к горлу черная вода с угольной пылью, и ноги прижаты, и помощь не идет; и доктор просыпался со звериным хрипом, колотя ногами спинку дивана — кот, гребаная шерстяная скотина! Приспособился на ногах спать!
Врач потер шею, промокнул затылок и лоб поданной салфеткой. Посмотрел на стеклянные гробики корабельных моделей.
— Вижу, вы понимаете, — посол развел руками. — Владелец шахты стал бы возиться с разборкой завалов? Откапывал бы штольни в надежде непонятно на что? Даже захоти он, шахта угольная, а не алмазная. У него просто ни техники бы не нашлось, ни профессионалов в нужном числе. Есть неплохие фильмы про то, как подобные аварии обходились в той же Японии. В пятидесятые годы на угольных шахтах, когда шахтовладельцы еще на велосипедах ездили. А «тойота» и «мазда» были ругательными словами. И уж символизировали точно не японское качество.
— Так вы государственник?
— А что, на таком посту в такое время может оказаться оппозиционер? Я рука государева, и горжусь этим. Вообще, доктор, у нас очень интересная беседа получается. Хотите продолжить? Присядьте, сейчас горячий кофе принесут. Я сначала был демократ — куда там вашему Корнету!
Секретарь посольства — мужчина среднего роста, среднего возраста, без особых примет — внес кофейник, чашки, красную и синюю папки. Поставил посуду перед собеседниками, а папки положил на угол стола, указав послу взглядом. Ермолов кивнул: мол, посмотрю. И продолжил:
— А потом как-то все однобоко и однобоко. Допинговые скандалы особенно. Чувство такое, как будто Россия попросилась: «Ну возьми-и-ите меня в игру.» А ее взять-то взяли, да играть все равно не пустили. Бегай, мячи подавай. Тогда я в Западе окончательно разочаровался: где же хваленая справедливость ваша, где же равенство возможностей? Где обычнейшая «честная игра», «fair play», на которую все англофилы ссылаются? Мы Крым забрали, так хоть не бомбили его. И беженцы от украинской войны не в Европу побежали, как из Ливии — а в ту самую криминальную насквозь Россию. И почему это развал Советского Союза всех радует, а развал Украины огорчает? И почему это блоггер из окна танки видит, а наблюдатель ООН может до танков рукой достать, но пишет в отчете, что танков нет?
Доктор допил кофе. Поставил чашечку:
